Работа | Краснодар

Вся его жизнь — потрясающий пример трудоголизма. И может быть, именно на примере Церетели лучше всего объяснять, чем так ужасны трудоголики.

Нет слов, противно выслушивать рассказы о гениях, гуляках праздных которых вдруг что-то такое осенило — раз, записал, потом опять на неделю запил или впал в депрессию, лежит к стене носом и ничего не желает делать, даром что дети голодные плачут и кредиторы из жены жилы тянут. Или, допустим, ваяет, как Герман, Норштейн или Анатолий Васильев, один спектакль или фильм 20 лет — и ничего, все вокруг ходят на цыпочках, говорят с придыханием: ТВОРИТ! Слушаешь это и думаешь: Господи, я-то всю жизнь впахиваю, и где хоть слово благодарности?!

Фанатичный труженик глушит работой какую-то смутную тоску, сосущую внутреннюю пустоту, неутихающую тревогу — и если у офисного работника, экономиста или олигарха это хоть не так заметно, то из всех творений много-пишущего художника или много-ваяющего скульптора торчит глубочайшее внутреннее неблагополучие. Чего-то в авторе нет очень существенного. Качественного скачка при этом тоже не наблюдается. И заваливает человек своими творениями все окружающее пространство, не переставая настаивать: любите, любите меня! Вот же я, вот сколько всего налепил вам на радость! Куда ни посмотришь, уже везде я! Тщетные надежды. И дело даже не в том, что завидуют деньгам, гигантским мастерским, государственному признанию или железному здоровью: видно, что человек много работает от какого-то тайного горя. Может, от подспудного сознания, что он не Роден. Их у нас трое — трудоголиков в области пластических искусств. Шилов, Глазунов, Церетели. Правда, в затылок бешено несущейся тройке дышит Никас Сафронов.

Иногда подумаешь: хорошо все-таки иметь вторую профессию. Один из авторов этого текста — историк, второй — писатель. Темперамента у обоих много, сочинять любят. Слава Богу, есть возможность сливать избытки эмоций в журналистику, а в главной профессии делать что-то серьезное раз в год. Может быть, уйди Церетели в свое время в градостроительство, журналистику или, допустим, контрразведку (многие творческие люди выбирали такое хобби) — его скульптуры появлялись бы реже, выглядели лучше, и занял бы он место где-нибудь рядом с Вучетичем. Но не вышло. Получился трагикомический персонаж, символ многодела и новодела, фигурант бесчисленных анекдотов о том, как он очередному городу подарил очередную скульптуру, а город в ужасе отказался, пришлось из Александра Македонского срочно делать Нику Самофракийскую. Да и делов-то — бошку спилить…

А ведь он щедрый, талантливый и работящий, как три Папы Карло. У того ведь тоже получилась скульптура, сомнительная с точки зрения пропорций…

На недавней встрече с российскими журналистами Михаил Саакашвили развивал свои грандиозные планы по возвращению на историческую Родину наиболее популярных деятелей культуры, гордо носящих грузинские фамилии.

— Нина Ананиашвили уже у нас, — хвастался он. — Возглавит балетную труппу Театра оперы и балета. Бендукидзе у нас — оказался скромнейшим человеком и вовсе не таким богатым, по московским меркам… Басилашвили недавно приезжал…

— А Церетели вы не заберете? — робко спросил кто-то.

— Зураб Константинович? — переспросил Саакашвили. — Ну как же, мы знакомы! Он розочки мне присылает. Маленькие. У него маленькое лучше получается.

Грузинский президент задумался, видимо, представляя розочки. Внезапно в глазах его промелькнули те самые чертики, за которые его так обожает население.

— Если очень хорошо заплатите — мы его позовем, — сказал он решительно.

Зураб Церетели возник в нашей жизни внезапно — и вовсе не с тем ореолом государственного благоволения, который так и пляшет над его головою сегодня. Андрей Вознесенский всячески превозносил его как скульптора опального, авангардного — ведь именно вместе с Церетели работал он над своим «Монументом языку», который в начале 80-х стал московской притчей во языцех. Перипетии утверждения проекта были подробно отражены в повести Вознесенского «О» — о том, как они с отважным другом пробивают проект, а косное бюрократическое начальство сует им палки в «о». Как бы то ни было, в 1984 году памятник русско-грузинским буквам воздвигся на Тишинской площади и сделался важной столичной достопримечательностью. Стелу дружбы в студенческих кругах называли не иначе как «… вам!», а один московский остряк искренне признавался:

— Боюсь мимо него ходить. Мне все время кажется, что он опадет…

Но он не опал, в отличие от русско-грузинской дружбы, и по-прежнему указывает в московские небеса как памятник толерантности позднезастойных властей, готовых терпеть новое искусство вот уже и в такой извращенной форме. Еще был монумент «Узы дружбы» на Военно-Грузинской дороге (взорванный потом злодеем Гамсахурдиа) и несколько мозаик на черноморских курортах. Главные творения Церетели возвышались за рубежом — в США и Японии, Германии и Англии. Уже тогда он щедро дарил свои панно и скульптуры всем желающим. Мало кто знал, что все затраты с лихвой возмещало государство — надо же поддерживать престиж советского искусства!

К роли придворного живописца Зураба Константиновича готовила вся жизнь. Он появился на свет в январе 1934 года в семье горного инженера и княжны из благородного рода Нижарадзе. Братом матери был известный художник Георгий Нижарадзе, да и весь круг знакомых принадлежал к той грузинской интеллигенции, которая так славилась в советские годы (и бесславно сдулась потом). К 18 годам судьба юноши была решена: он поступил в Тбилисскую академию художеств и окончил ее в 1966 году. Правда, со скандалом — его дипломная работа «Песнь о Тбилиси» не была принята к защите. Одни говорят — из-за творческой смелости и «элементов абстракции», другие — из-за банального плагиата. Во всяком случае, Церетели не расстроился и за неделю написал новое полотно, которое всех устроило. Его всегда отличала феноменальная быстропись.

Художник рано женился на Инессе Андроникашвили, девушке не менее благородного происхождения, чем его собственное. Родилась дочь Лика, позже пошедшая по стопам отца. В Тбилиси разгулявшемуся гению становилось тесно, и семья перебралась в Москву. Здешний художественный бомонд оценивал творения Церетели критически (и оценки эти не изменились до сих пор), но неустанная деятельность по защите советского престижа за рубежом заслужила ему почет у власти. К тому времени он окончательно выбрал призвание монументалиста. Помимо любезного ему размаха в этой профессии имелись высокие расценки и большое количество камня и металла, которым можно было распорядиться по-хозяйски (уроки папы-горняка не прошли даром).

И тут случилась неприятность: рухнул Советский Союз. Какое-то время Зураб Константинович пребывал в растерянности и даже думал вернуться в Тбилиси. Но ему, как всегда, повезло, московским мэром стал Юрий Лужков, затеявший грандиозные стройки. Они нашли друг друга: никто, кроме Церетели, не мог так быстро и много творить в любимой градоначальником манере (чтобы было большое, с позолотой и завитушками).

О причинах любви Лужкова к Церетели строились самые разнообразные домыслы: от чисто прагматических (Церетели оказался понятливым партнером, с ним хорошо обделывать дела) до высоких и экзотических (говорили о тайном родстве Лужкова с Грузией, о какой-то мистической родне в Тбилиси — все это, конечно, не стоит ломаного гроша). На самом деле связь Лужкова и Церетели — особенная, теснейшая: они принадлежат к одному психотипу. Оба страшно недолюблены: «Любите, любите меня!» Оба завоевывают любовь не качественными, а количественными параметрами: все чиновники московской мэрии хором говорят в многочисленных интервью о том, как много, много, много Лужков делает для Москвы! Иногда хочется взмолиться: остановись, ты прекрасен! Нет, мало, еще недостаточно прекрасен, еще, еще, чтобы помнили! Недолюбленность роднит теснее влюбленности: они навеки вместе — художник и его высокий покровитель, в самое сердце раненные неблагодарностью современников. Ничего, потомство компенсирует. Их имена еще станут нарицательными. Кастор и Поллукс, Маркс и Энгельс, Филемон и Бавкида — все отойдут в тень перед сиянием имен величайшего мэра и его придворного скульптора, двух неутомимых благодетелей вверенных им горожан.

Почти одновременно художник с его поспешно собранной мастерской получил четыре богатейших заказа — оформление Александровского сада, комплекс на Поклонной горе, колоссальную статую Петра и внутреннюю отделку храма Христа Спасителя. На все это ему из городской казны отвалили энную сумму — до $600 млн. И Церетели не подкачал. С 1995 года москвичи почти ежегодно получали его очередные творения. Мозаики и бронзовые мишки под Кремлевской стеной очень порадовали детей (лужковская пресса писала о «детской жизнерадостности таланта»). Отношение взрослых, особенно коренных москвичей, было более сложным. Без восторга встретили и парк Победы с сидящей на игле Никой, колбасно нарезанным змием под копытами Георгия Победоносца и «Трагедией народов», получившей от народа более точное название «Мертвые с косами». (Нельзя не заметить, что почти каждое этапное творение Церетели получает меткое народное прозвище — как-никак это свидетельствует о популярности и о том, что мощный талант автора дает толчок творческому духу россиян). На следующий год последовал новый удар по привычному облику столицы — 98-метровый Петр Великий посреди Москвы-реки.

Статуя Петра стала памятником идее фикс Зураба Константиновича — статуе Колумба, которую предполагалось установить в США к 500-летию открытия Нового Света. От 600-тонного монстра по очереди стремительно открестились пять американских городов, мотивируя отказ тем, что статуя испортит их пейзаж (это в стране-то небоскребов! Да где они там вообще видели пейзаж, у них и березы-то не растут!). Наконец статую принял в дар мэр испанского города Вальядолид. Ввиду этого в декабре 1993 года Россию беспошлинно покинули 600 т бронзы, а также 6700 т меди — 10% всего российского экспорта этого металла. Из бронзы был благополучно отлит Колумб (он же Петр), а медь растворилась где-то в офшорах. В результате у художника появились средства не только на новые творения, но и на бурную общественную работу. Вскоре он стал вице-президентом, а с 1997 года и президентом Академии художеств всея Руси. Чтобы избавиться от надоевших критиков, он в скором времени устроил перевыборы, и с тех пор в академии воцарилось полное зурабомыслие. Не сказать, чтобы это повредило академии: от нее и так-то было толку немного, но при Церетели (как в Союзе кинематографистов при Никите Михалкове) начали хоть платить нормальные пенсии старикам. Старики и дети — наш главный козырь, ими мы отобьемся от всех ненавистников нашего таланта. Стариков и детей — в студию! Старики благодарят, еле сдерживая слезы умиления; только что Борис Ефимов на 104-летие получил от Церетели царский подарок — скульптурную композицию, изображающую братьев Фридляндов. Младший, известный как Ефимов, глубоко задумался (наверняка о делах отделения карикатуры в родной академии — оно создано для него и им возглавляется); старший, памятный как Кольцов, одобрительно смотрит на него из-за тюремной решетки. Живи, Боря, за меня!

Идея установить Петра на стрелке Москвы-реки расколола город, как стрелка рассекает реку. Журнал «Столица» напечатал стикер «Вас здесь не стояло!», до сих пор украшающий стены многих журналистских кабинетов. Был опубликован коллаж — репинские «Бурлаки на Волге» с нечеловеческим трудом втаскивают на стрелку статую Петра, понизу вьется подпись: «Москвичи тащатся от творчества Зураба Церетели». Лужков и Церетели решили, что сумеют сделать горожан счастливыми и помимо их воли; время доказало правоту скульптора и его мецената. Петр вписался в московский пейзаж как влитой. Какова эпоха — таков и памятник. Что не имеет эстетической ценности — со временем обретает историческую.

…В конце 90-х подоспела сдача «под ключ» храма Христа Спасителя, в котором Церетели со товарищи расписывал интерьеры, сооружал ворота, скульптуры и барельефы. При этом был использован новый материал декоративит — фактически крашеный гипс, закупленный щедрым московским правительством по цене бронзы. На радостях художник бесплатно отделал купол: «Я человек верующий, денег с храма не беру». Церетели вообще любит дарить подарки. Например, мэру испанского курорта Марбелья презентовал монумент «Сотворение нового человека». Взамен благодарный мэр, известный своими двусмысленными связями среди авторитетных людей Южной Европы, одарил Зураба Константиновича участком курортной земли. Вакханалия кавказской щедрости продолжилась и в России, где мэтр подарил Пскову статую княгини Ольги. Увы, отцы города подарок отвергли: святая княгиня показалась им чересчур похожей на топ-модель. Впрочем, Церетели не обиделся и тут же переделал скульптуру в державном духе. Долго ли умеючи: здесь переставил, там укоротил.

Благодарное Отечество не скупится на дорогие ответные дары. Когда мэтру понадобилось здание для его Музея современного искусства, под это был выделен особняк на Петровке работы Матвея Казакова по символической цене $180 тысяч. Так же легко досталась Церетели усадьба Долгоруковых на Пречистенке для галереи Академии художеств. И ведь какова скромность — художник не заполнил все эти музейные залы своими работами, хотя очень даже мог бы. По восхищенным отзывам посетителей его особняка на Большой Грузинской, там громоздятся буквально горы картин и статуй. А во дворе стоит конный монумент Путина в виде Георгия Победоносца. Хозяин особняка изваял его уже давно, но на предложение установить где-нибудь получил решительный отказ администрации президента. И даже угрозу наказать за несанкционированное использование образа. Но многоопытный мэтр не унывает — пусть стоит, авось пригодится. Там подрезал, здесь подчистил — и пожалуйста, можно в Микки-Мауса переделать, давно мы Диснейленду ничего не дарили.

Прежний президент в свое время осчастливил Церетели 280 га земли в Нижних Мневниках. Там должен был возникнуть «Парк чудес» — один из самых грандиозных проектов мэтра, его ответ тому самому Диснейленду. Там предполагалось устроить не только аттракционы, но и копии архитектурных чудес света и даже некий «храм очищения души». Пока ничего этого нет. Зато на участке в центре города, также подаренном несуществующему «Парку чудес», исправно работает казино «Кристалл», где скульптору, по слухам, принадлежит 10% акций.

В последнее время Зураб Константинович взялся за обустройство (или разрушение, кому как нравится) целых московских кварталов. Между Большой Никитской и Тверской он планирует построить концертный зал под открытым небом, окруженный массой ресторанов, интернет-кафе и сувенирных лавок с матрешками Апогеем всей композиции станут громадные песочные часы, ежечасно отбивающие семь музыкальных нот (песочные часы с боем — еще одно изобретение неугомонного гения). Правда, ради сооружения всего этого придется снести 26 памятников архитектуры, но кого это колеблет? Никого, ибо эпоха нуждается в самоутверждении. А самоутверждение вполне по Сеньке: быстро, много, фаст-фудно, матрешно, богато, бездарно, безудержно, грубо, пиарно, щедро, огромно, стозевно, ваяй.

Планы Церетели что ни день все грандиознее. Не успели американцы отказаться от его 30-метровой «Слезы скорби», удивительно похожей на женский орган любви (по крайней мере будет во что переделать — мало ли в Москве роддомов, перед которыми еще нет скульптур!), как он предложил грекам воссоздать разрушенного в древности Колосса Родосского высотой более ста метров. На Пуэрто-Рико вот-вот построят еще одного Колумба, тоже стометрового, с рестораном и центром развлечений внутри. Церетели вполне способен застроить своими Колумбами и Георгиями Победоносцами весь земной шар. Рука не дрогнет.

Может, прочитав эту статью, он увидит, сколько людей можно повеселить безо всяких материальных затрат, буквально за два дня, — и переключится-таки на журналистику? Здесь трудоголизм уместен, и страдает от него куда меньше народу. А будущие поколения про журнал вообще вряд ли вспомнят, так что шансов замусорить вечность гораздо меньше…

Впрочем, боимся, что именно это его и не устроит.